"Что видишь, то и пиши, а что не видишь - писать не следует". Софья Станиславовна Пилявская не случайно выбрала эти слова из "Театрального романа" Михаила Булгакова эпиграфом для своей "Грустной книги". Почему грустной? Потому что другой она быть и не могла: Пилявская родилась в 1911-м и дожила до 2000-го. В ее судьбу вместился весь страшный XX век, который ее не щадил, бил наотмашь: арест отца в 1937-м, война, потеря близких. Но в этой женщине было столько достоинства, благородства, столько мудрости и стойкости, что сломить ее веку-волкодаву не удалось. Пилявская действительно писала только о том, что видела. А видела она многое и многих. Елена Сергеевна Булгакова, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, Иван Михайлович Москвин и многие другие предстанут перед вами живыми людьми. Пилявская расскажет, как Иван Москвин спас труппу театра, оказавшуюся в Минске накануне оккупации, как мхатовцы выкрали из вагона с зеками репрессированного Николая Эрдмана, как она по просьбе Книппер-Чеховой стирала смертную рубаху Антона Павловича, как после ареста ее отца Станиславский не дал уволить ее из театра, где она прослужила до конца жизни, сыграв множество ролей. Это книга грустная, но не безысходная. Потому что она о людях, у которых было творчество, а значит, они знали, для чего живут.
"Chto vidish, to i pishi, a chto ne vidish - pisat ne sleduet". Sofja Stanislavovna Piljavskaja ne sluchajno vybrala eti slova iz "Teatralnogo romana" Mikhaila Bulgakova epigrafom dlja svoej "Grustnoj knigi". Pochemu grustnoj? Potomu chto drugoj ona byt i ne mogla: Piljavskaja rodilas v 1911-m i dozhila do 2000-go. V ee sudbu vmestilsja ves strashnyj XX vek, kotoryj ee ne schadil, bil naotmash: arest ottsa v 1937-m, vojna, poterja blizkikh. No v etoj zhenschine bylo stolko dostoinstva, blagorodstva, stolko mudrosti i stojkosti, chto slomit ee veku-volkodavu ne udalos. Piljavskaja dejstvitelno pisala tolko o tom, chto videla. A videla ona mnogoe i mnogikh. Elena Sergeevna Bulgakova, Olga Leonardovna Knipper-Chekhova, Ivan Mikhajlovich Moskvin i mnogie drugie predstanut pered vami zhivymi ljudmi. Piljavskaja rasskazhet, kak Ivan Moskvin spas truppu teatra, okazavshujusja v Minske nakanune okkupatsii, kak mkhatovtsy vykrali iz vagona s zekami repressirovannogo Nikolaja Erdmana, kak ona po prosbe Knipper-Chekhovoj stirala smertnuju rubakhu Antona Pavlovicha, kak posle aresta ee ottsa Stanislavskij ne dal uvolit ee iz teatra, gde ona prosluzhila do kontsa zhizni, sygrav mnozhestvo rolej. Eto kniga grustnaja, no ne bezyskhodnaja. Potomu chto ona o ljudjakh, u kotorykh bylo tvorchestvo, a znachit, oni znali, dlja chego zhivut.
