Время и место, в котором я жил, научили меня надежно запирать свои стихи. Переносить свои мысли в чемоданах с двойным или тройным дном. Может быть, поэтому обычные человеческие чувства вдруг приобретали внешний мистический смысл. Я и сам стал раздваиваться, и поэзия была для меня единственной приемлемой формой жизни. Я писал все медленнее и мучительнее, нагружал слова разными значениями и старался расположить их так, чтобы они приобрели смысл, противоположный первоначальному. Именно это давало свободу, которую у меня пытались отнять, но без которой я не мыслил своего существования.
Vremja i mesto, v kotorom ja zhil, nauchili menja nadezhno zapirat svoi stikhi. Perenosit svoi mysli v chemodanakh s dvojnym ili trojnym dnom. Mozhet byt, poetomu obychnye chelovecheskie chuvstva vdrug priobretali vneshnij misticheskij smysl. Ja i sam stal razdvaivatsja, i poezija byla dlja menja edinstvennoj priemlemoj formoj zhizni. Ja pisal vse medlennee i muchitelnee, nagruzhal slova raznymi znachenijami i staralsja raspolozhit ikh tak, chtoby oni priobreli smysl, protivopolozhnyj pervonachalnomu. Imenno eto davalo svobodu, kotoruju u menja pytalis otnjat, no bez kotoroj ja ne myslil svoego suschestvovanija.
