Насколько применима к российской истории концепция "конфессионального государства"? В каких отношениях оказывается ментальная карта религиозной солидарности и чуждости с конструированием воображаемого пространства политической (или этнокультурной) нации или задачами внешней политики, обусловленной государственными границами? Всегда ли "религиозные традиции" идут рука об руку с мифологемой "национальных корней"? Авторы сборника "Конфессия, империя, нация" ставят эти и многие другие вопросы, рассматривая религиозную и конфессиональную проблематику в контексте истории империи и национализма.
Naskolko primenima k rossijskoj istorii kontseptsija "konfessionalnogo gosudarstva"? V kakikh otnoshenijakh okazyvaetsja mentalnaja karta religioznoj solidarnosti i chuzhdosti s konstruirovaniem voobrazhaemogo prostranstva politicheskoj (ili etnokulturnoj) natsii ili zadachami vneshnej politiki, obuslovlennoj gosudarstvennymi granitsami? Vsegda li "religioznye traditsii" idut ruka ob ruku s mifologemoj "natsionalnykh kornej"? Avtory sbornika "Konfessija, imperija, natsija" stavjat eti i mnogie drugie voprosy, rassmatrivaja religioznuju i konfessionalnuju problematiku v kontekste istorii imperii i natsionalizma.
