Ни одну страсть русские писатели не познали так глубоко, ни об одной столько не писали, как об игре. С Петровских времен карты были для нас и сатанинским приворотом (запомнился в Москве колдовский Брюсов пасьянс), и политикой, и гусарской честью, и уж таким наркотиком, что иного не надо.
А теперь то же самое - мещански, приземленно, в заштатных немецких городишках, где казино стало государственным предприятием. И человечишка, решивший бросить вызов "всем, всем" и не умеющий это сделать иначе, как слившись с толпой вокруг рулеточного колеса. Тут-то и станет по-настоящему страшно - за героя, за всех, кого сметет колесо, за автора - ведь биение биографического пульса в этой повести Достоевского слышно с лихорадочной отчетливостью
Ni odnu strast russkie pisateli ne poznali tak gluboko, ni ob odnoj stolko ne pisali, kak ob igre. S Petrovskikh vremen karty byli dlja nas i sataninskim privorotom (zapomnilsja v Moskve koldovskij Brjusov pasjans), i politikoj, i gusarskoj chestju, i uzh takim narkotikom, chto inogo ne nado.
A teper to zhe samoe - meschanski, prizemlenno, v zashtatnykh nemetskikh gorodishkakh, gde kazino stalo gosudarstvennym predprijatiem. I chelovechishka, reshivshij brosit vyzov "vsem, vsem" i ne umejuschij eto sdelat inache, kak slivshis s tolpoj vokrug ruletochnogo kolesa. Tut-to i stanet po-nastojaschemu strashno - za geroja, za vsekh, kogo smetet koleso, za avtora - ved bienie biograficheskogo pulsa v etoj povesti Dostoevskogo slyshno s likhoradochnoj otchetlivostju
